После довольно длинного парадного обеда меня два часа мучил 34-летний дружок Хуанбо Чжан Ин из "Южного воскресенья". Его вопросов хватило бы на диссертацию, посмотрим, что он сотворит. Во время этого интервью я выработал несколько новых идей и примеров. Если бы можно было точно перевести, получилось бы здорово, но, наверняка, полутона исчезнут.
Чтобы не забыть или хотя бы иметь в виду: здесь создана и работает газета "Шанхайские поэты", выходит раз в два месяца, тираж 2 тысячи экземпляров. Вот как бы нам такая газета пригодилась. Но газета выходит на деньги Союза писателей, то есть на государственные. И если у нас станет газетой руководить какой-нибудь старый мудак или амбициозный левый мудила помоложе, ее лучше не выпускать. Нужен молодой и со своей программой поэт… Что-то я плохо настроен против стариков, хотя и сам уже из них. Наверное, потому, что вижу, как гибнет творческая молодежь. Ее протест, и у нас и у китайцев, выражается холодной брезгливостью: она не хочет иметь дело со старшим поколением. Вот еще одна "китайская" новость, взятая мною из все тех же бесед в Союзе писателей. Так у меня в записной книжке и помечено: "Есть писатели, которые не хотят вступать в союз. Обычно им лет 20, и они пишут и пишут свои романы".
23 апреля, суббота. Наученный горьким опытом, теперь во что бы то ни стало, стараюсь дневник заполнять в день событий. Сейчас половина одиннадцатого вечера по местному времени. Только что вернулись из большой поездки. Крайняя точка ее — город Шаосинь, в ста километрах от Ханчжоу, родины Лу Синя. Я попал в свою среду, литературу, и, естественно, счастлив.
Сначала два часа ехали на такси до Хончжоу, места и город мне знакомы еще с прошлых разов. Вдоль шоссе Китай совершенно другой, нежели по телевизору или в городах. Бесконечные, нарезанные, как торт, поля, солидные, не нищенского вида, особнячки в два-три этажа, машины возле гаражей, терраски с сохнущим бельем, зелень на грядках, и бесконечные молодые посадки у дороги.
Опять подумал, как же за последние пять лет все переменилось, каким же при таких темпах будет Китай через десять или двадцать лет. Отличительная черта местной географии: здесь не очень, особенно если это вечером, определишь, по Пекину ты едешь или по провинциальной столице, или даже по уездному городу. Районы, казалось бы, разных городов, а по виду совершенно одинаковые, с огромными небоскребами и развязками. Везде поражает плотная масса народа, но люди привыкли к многолюдству и знают, как опасно превратиться в толпу. Все очереди, все массовые выходы и входы на транспорте происходят шумно, все громко разговаривают, перекликаются, но, наученные, видимо, опытом, никто не дергается, не прорывается вперед. В частности, именно так, живым монолитом, густой, но дисциплинированной массой — не поворачивается язык сказать: толпой — мы поднимались на обратном пути, после окончания нашей экскурсии, по огромному металлическому трапу через железнодорожные пути — идет какая-то реконструкция шанхайского вокзала: мы возвращались на поезде, это тоже целая поэма.
Почему мы так отстали в быте? Почти такой же комфорт на железных дорогах, такие же поезда, часто двухэтажные, как на Западе, где-нибудь в Германии, китайцам уже доступны, а мы только что-то собираемся строить и вводить. Я все больше и больше начинаю думать, что причиной плохое, просто скверное управление.
Утром мы пытались уехать в Ханчжоу на поезде, купили билеты, но приходилось довольно долго ждать, и тут Хуанбо заговорил с каким-то китайцем, который взял эти билеты, чтобы сдать их в кассу без потерь, вызвал по мобильнику "левака", частную машину, и мы уехали на ней. Операция, видимо, отлажена: и в кассе обязательно нужен свой человек, и посредник получает какую-то плату. На дороге тоже был занятный, похожий по психологии на русский, инцидент. Китай и здесь цивилизовался быстрее, чем это делаем мы. Уже много не очень загруженных платных дорог. Шофер в начале пути получает карточку и, в зависимости от расстояния, на конченом пропускном пункте, на съезде, расплачивается за свое быстрое движение. Но наш левак поступил так же, как поступил бы русский водила: перед самым Ханчжоу он нырнул в щель в ограждении, проехал через какую-то деревню, каким-то проселком, миновал контроль и выехал на трассу уже почти в городе.
Перед самым въездом в Ханчжоу мы состыковались с машиной одного из вице-директоров чжецзянской издательской группы, и он пересадил нас в свою большую машину. Лена его знает, в прошлом году он был в Москве, потом ездил с нею, организовывал и открывал выставку книг о живописи и архитектуре в ленинградской Публичке. Сравнительно молодой парень, знает английский, литературу. Вот его фамилия — Kong Zewu, пора привыкать к точным китайским фамилиям и именам. Весь день мы были на его попечении. Московский и санкт-петербургский долги, без сомнения, оказались красны платежом. Два раза он хорошо нас кормил, катал по каналу на лодке, где лодочник греб рукой одним веслом, а другим — разутой ногой, водил в музей Лу Синя.
Мы попали в знаменитый, потому что опять здесь вмешалась литература, сад. Это даже не дом-музей, предусмотрительные и точные китайцы оставили в неприкосновенности или аккуратно достроили целую улицу прошлого века. Я уже не говорю о доме самого классика, о доме его деда и прадеда, о школе, в которой он учился. Все цело, улица превращена в обычную торгующую улицу тех, уже нынче былинных, времен. Торгуют сувенирами, снедью, веерами, которые тут же и расписывают. Выныриваешь из дома его помещиков-предков — диссиденты почти всегда дети богатых родителей — и оказываешься на улице того времени, которая жива до сих пор. Жили в то время родители и прародители писателя, по нашим дачным меркам, очень неплохо. Зал церемоний и поклонения предков, детские, кабинеты, музыкальная комната, библиотека, комната для вышивания, и тут же кладовки, кухня, комната-ломбард, где крестьянин мог заложить что-то из своего скарба до следующего урожая. Было где наблюдать жизнь и, главное, было место и время, чтобы подумать, а потом и пописать. И опять китайская широта показа — здесь не только быт мальчика, который стал потом классиком литературы, но и достаточно подробный музей помещичьего быта. А напротив еще школа, не для бедных детей. С бедными детьми будущий мальчик-писатель играл в доме бабушки, в знаменитом саду. Школа, судя по мебели, на пять-шесть помещичьих детей. Да, да, не обошлось, как и у Пруста в Комбре, без бабушки, ее сада, ее теплоты. Вспомним и бабушку Горького, не эти ли бабушки, как и няни, создавали литературу? И все это китайцы у себя сберегли! На память тут же пришел домик деда Каширина в Нижнем Новгороде. Прямо напротив него стоит блочный, хрущевский новострой, какая там мемориальная улица, кто там будет организовывать торговлю, какие там сувениры! Все время думаю о своих собственных уже ушедших родителях, и так грустно. Зовут?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});